На новогодние экраны выходит «Черная молния», продюсерский проект Тимура Бекмамбетова о летающей «Волге» и взрослой ответственности, легшей на плечи обыкновенного студента Димы Майкова. О создании ленты мы поговорили с исполнителем главной роли Григорием Добрыгиным.
Промозглое весеннее утро, Мосфильм. Мы спешим в павильон, где начался последний съемочный день «Черной молнии». Площадка застлана дымом, на расстоянии вытянутой руки уже ничего не видно — это команда осветителей запустила хэйзеры, мгновенно заполнившие немаленький ангар и позволившие свету фар эффектно рассечь воздух. Кто-то окликает нас нервным голосом, прося не стоять у тросов. Глаза постепенно привыкают к полумраку, и мы видим, что перед нами парит на здоровенной лебедке титульная героиня бекмамбастера, расправившая подкрылки и сияющая из-под днища фантастическим нитродвигателем.
Снимается сцена на крыше Алмазной башни, где герой Валерия Золотухина ищет помощи. Крышу небоскреба «играет» двухэтажный деревянный помост, сооруженный под таким углом, что ходить по нему довольно проблематично. За обрывом — там, где по фильму сияет огнями ночная Москва — из дыма выплывает хромакей, безразмерный зеленый экран, окутывающий павильон со всех сторон. Рабочие возятся с краном, осветители настраивают вентиляторы, кто-то из ассистентов разбрасывает под ногами искусственный снег, скрывая следы съемочной группы. Пока режиссеры обсуждают нюансы эпизода, к нам подходит исполнитель главной роли Григорий Добрыгин. Его еще не знает никто, но с 31 декабря все изменится, ведь «Черную молнию» увидит вся страна.
— Каково это, играть в главном новогоднем блокбастере? Груз ответственности давит?
— Груз ответственности есть, но за другое. Рассказать историю. Чтобы была не просто красивая картинка, где все круто, все летает и все стреляет, а историю персонажа, человеческую историю. Историю такого же парня как я, как мой сосед, как ты — что нужно не замыкаться в себе, а иногда думать о других. И по возможности чаще. Ответственность, она скорее не за то, хорошо или плохо у нас получится, а за то, что люди будут думать о твоей работе. Фильм и есть ответственность: его же будут смотреть дети. Не взрослые, не девушки, а именно дети будут говорить: «Гляди, Черная молния!» И как ты будешь смотреть им в глаза — соответствуешь ли ты заданному стандарту, такой ли ты в жизни? Это иногда заставляет задуматься.
— Картина позиционируется первой отечественной лентой о супергерое. Как ты к комиксам относишься?
— Неправильно сравнивать, но у меня в детстве была Библия в картинках. И сейчас я снимаюсь в такой же истории — она, конечно, не библейская, но нравственная. Есть разница между комиксами, которые снимают в США со всеми их латексными костюмами и суперсилами, и тем, что у нас. У меня нет никаких сверхвозможностей, есть только желание творить добро и летающая «Волга». Мое добро, оно без огнеметов. — Существует практика давать группе «список рекомендуемой литературы». Типа, посмотри вот эти фильмы, мы видим героев в подобном ключе…
— Ну, мы больше сами думали и говорили с Александром Войтинским и Тимуром Бекмамбетовым. А когда прошли первые четыре дня съемок, у меня наступило такое «оох!», паника накрыла. Был выходной, и я еще раз встретился с режиссером, мы снова пересмотрели сценарий, он какие-то свои мысли выразил, и мы стали дальше работать. Я не знаю, какой будет результат. Хочется верить, что он будет достойным.
На наш взгляд, все так и вышло. Пусть эстеты клеймят фирменный стиль компании Baselevs, «Черная молния» — зрительское кино, собранное по всем правилам международного блокбастера: нехитрая, но верная мораль, искупление и обязательное торжество добра над злом. На пару вопросов мы переносимся на полгода вперед, меняя кулуары Мосфильма на комфортабельные номера «Арарат Парк-Хайята». Здесь проходит пресс-день фильма, а мы продолжаем разговор с Григорием.
— Хронологически, «Молния…» твоя вторая картина: до нее ты снялся в «Последнем дне» Попогребского.
— Да, буквально на днях заканчивается сборка фильма, Алексей Петрович возвращается из Праги с готовым материалом, и, я думаю, что в следующем году мы ее увидим. — У Алексея приближенные к реалиям ленты, а его персонажи очень вкусно выписаны, тогда как «Черная молния» — кино другой категории. Тебе что интереснее: камерные проекты или масштабные?
— Вот как бы не слукавить? Получаешь разное ощущение от процесса, и хотелось бы чередовать. Чтобы, если уж и оставаться в этой профессии, была возможность работать и там, и там, потому что можно по пальцам пересчитать артистов, которым удается совмещать блокбастеры. Хотя у нас в России блокбастеры снимает только один человек, а арт-хаус — практически каждый. Мне кажется у нас нет продюсеров, которые могли бы не просто давать деньги и говорить, кого взять на роль, а которые могли бы просчитывать аудиторию так же серьезно, как ее просчитывают на Западе. Тогда бы в прокате наши арт-хаусные работы не терпели крах, были кинотеатры для таких картин, был бы определенный зритель, который эти картины любит. У нас же практически нет жанров. А где работать?.. Там, где есть правильная подача, продюсер, режиссер и сценарий.
— Как ты попал на картину? Понятно, что пробы. Но насколько это было сложно?
— Конкуренция была. Они отсмотрели кучу ребят, причем я приехал с Чукотки от Попогребского, учился, мне позвонили и сказали — приезжайте. Я пробовался со всеми партнершами, потом месяц ждал ответа: были у них какие-то сомнения, наверное. Потом вызвали на пробы еще раз, потому что решение ответственное — фильм же про нашего первого супергероя. И ответственность была огромной: найти человека, который бы соответствовал этим стандартам и качествам — вот они попробовали меня еще раз, а вечером позвонили и сказали «да». — А в чем заключалась твоя физическая подготовка? Скажем, машину водить ты уже умел?
— Я ездил на полигон, привыкал к 21-й «Волге». Их, по-моему, много — «Волг», на которых я езжу. Меня на учебную сажали, я нарезал круги с водителем. Я учился, пробовал, потому что до этого (заговорщицким шепотом) я вообще не водил! Точнее был разок на машине своей знакомой — автомат Opel Corsa, вокруг дома. Поэтому, мне кажется, что ГАИшники должны выдать мне права после премьеры — я ж не только езжу, но и летаю. — В трюковых сценах ты сам участвуешь или используется дублер?
— Участвую, конечно, но мы распределяем сцены с дублером. Хочется, как Джеки Чан: если ты что-то делаешь, то должен реально делать сам. Но не везде это допустимо, потому что картину нужно продолжать снимать. Если что случится — это «стоп» съемкам. — И что тебе позволяли — экстремальную езду?
— Нет. Я на машине висел: там фигурка оленя на капоте, я за нее держался и отвисал. Часа три мы снимали. Еще было протаскиванием по шестнадцатиметровой дорожке на животе. Сначала стали снимать дублера, но вот в таком экстремальном моменте важен крупный план. Абсурдно было бы просто лечь на живот и барахтаться. Поэтому мы решили, что «надо» и сделали эти планы. Тебя привязывают к скутеру и «вуууух!». — Что по опыту сложнее: делить площадку с Золотухиным, Гармашом и Вержбицким или какие-то спецэффектные эпизоды?
— Сложнее? Знаешь — сложность, это когда есть какая-то трудность. Вот «трудно», это правильное слово, потому что «потрудись». Когда возникает момент «потрудись и преодолей» с такими замечательными партнерами, как Вержбицкий — там трудиться не надо, он все дает — ты только бери. А в какие-то моменты нужно просто потрудиться, понять «что», «к чему», преодолеть и тогда будет верный результат. Тут физическая нагрузка все дополняет. То есть когда ты после этих сцен переходишь на бытовой эпизод, то понимаешь, что с тебой было до этого, какое у тебя состояние и самочувствие, как тебе себя вести и… в глазах будет немножко другой огонь. Если бы я этого не пробовал, не ездил бы на машине вообще, не висел — как-то более сухо было бы, голословно. Я потом бы просто картинку увидел — «Ооо! Круто, это я езжу! Вот я — супергерой». Действительно, я не так много езжу, и у меня нет ощущения, что я супергерой. Просто герой мой — хороший человек.
— Ты же учишься на режиссерском, правильно?
— Я актер на режиссерском факультете. Это актерская группа, но мы просто наблюдаем за жизнью режиссеров, живем вместе с ними практически одной жизнью. Я учусь на четвертом курсе, и я надеюсь, что я уж выпущусь. — Мы общались с режиссерами, они говорят, что уже планируется «Черная молния 2 и 3»…
— А, вот так решили?! — Ты не подписан на них?
— Ну, я знаю только про второй, что я там как-то фигурирую. Про третий ничего не слышал. Но, ты знаешь, есть желание сделать то, чего не сделал в первой части — насытить персонажа. Вернее, обогатить, сделать его шире. Ну да, если буду работать в этой картине, то хотелось бы работать над собой, над машиной. Управлять ею более уверенно и управлять своим характером. И вообще, сдвинуться с места еще чуть-чуть. — Ты говоришь, что с режиссерами сосуществуешь. А у тебя тяги, допустим, самостоятельно снять какой-нибудь эпизод сиквела?
— Я тут шутил, что снял один эпизод в «Черной молнии», который вырезали. Но пока я понимаю, что с моим опытом я могу быть только режиссером своей роли. Это началось с Попогребского, когда первые две недели ты волнуешься, трясешься, а потом предлагаешь какие-то свои идеи или просто их делаешь, ничего не говоря. Не нужно выходить на площадку и говорить: «А давайте вот так!» Надо правильно подать режиссеру свою идею. Не сказать, что вот я придумал, а вместе с ним к ней подойти. Если и не обманывать — не люблю я это слово — то выдать эту идею за его идею. — Поддавки такие?
— Нет, ты придумываешь, а режиссер думает, что это он придумал. Вот это, мне кажется, самая лучшая режиссура своей роли. Но это не поддавки, нет, ни в коем случае. — Кроме «Черной молнии 2» предложения поступают уже?
— Да, что-то есть, но фильмы отчасти маргинальные, в которых сюжет заставляет не задуматься, а огорчиться за то, что это кино когда-то выйдет, пусть и не с твоим участием. Пока ничего действительно интересного серьезного предложено не было. Есть проект один, но я сглазить не хочу.
