Прожив 70 лет, Тенгиз Абуладзе снял всего семь игровых фильмов. Немного — но и немало! Для бессмертия ему хватило бы и вовсе одного — зато какого. Но даже не сними Абуладзе «Покаяние», в истории мирового искусства он все равно бы остался как подлинный Художник, как один из виднейших представителей великого грузинского кинематографаКинобиография режиссера обрамлена двумя Каннскими триумфами: в 1987 году Канны отдали ему Специальный Гран-При, а тремя десятилетиями ранее, в 1956-м, его игровой дебют «Лурджа Магданы» 
получил здесь приз в конкурсе короткого метра. Свою первую награду Абуладзе разделил с другом Резо Чхеидзе — лента была поставлена их совместными усилиями. Сказать по правде, короткометражкой ее можно назвать только условно: идет она немногим более часа и впоследствии Абуладзе снимет еще три картины, длительность которых составит всего 1:15. Точно также не стоит (как это могут сделать некоторые) относить фильм в разряд детского кино — хоть и назван он в честь симпатичного ослика. Однажды нехороший богач-купец бросил того на дороге: «Не оживет». Умирающее животное заметили бедняки-детишки. «Мы его выходим!», — дружно и радостно решили они. И выходили! И назвали Лурджей. Выздоровевший осел стал помогать приютившей его семье. И теперь Магдане, матери-одиночке, не приходится больше таскать на себе товар в город, серьезное облегчение! Всем хорошо, жизнь — прекрасна!.. Пока однажды случайно повстречавшийся им купец — тот самый — не узнает свое «имущество» и не предъявит на него свои «законные» права. В мире, где все решает золотая монета, бывает добро, но не бывает справедливости…
Впитав в себя уроки итальянского неореализма (корни которого, между прочим, уходят в поэтику ряда советских фильмов), Абуладзе и Чхеидзе пусть и не добились правды для своих героев, но приложили все усилия, чтобы правдой дышал каждый эпизод их картины. Наполнив пространство кадра не только деталями, но и жизнью (сказался, разумеется, их предыдущий опыт работы в документалистике), они сразу показали себя достаточно зрелыми мастерами, которые знают, про что хотят снимать, и понимают, какие средства необходимо использовать. Однако, как это обычно и бывает, после совместного дебюта пути двух постановщиков разошлись: каждый получил право на самостоятельные свершения. Вершиной Рехо Чхеидзе станет картина «Отец солдата» — великая повесть о Великой Отечественной, один из лучших наших фильмов о войне. Тенгиз Абуладзе считал главным делом всей своей жизни трилогию «Древо желания», «Покаяние», «Мольба» (именно в такой последовательности). Но прежде чем перейти к этим шедеврам, вспомним о других работах Абуладзе — пусть менее великих, но от того не менее интересных.
Взятые на вооружение принципы реализма режиссер продолжил развивать в своей первой самостоятельной работе: «Чужие дети» (1958, главный приз на кинофестивале в Лондоне). Вступительный титр уведомляет зрителя, что в основе рассказа — очерк, напечатанный в «Комсомольской правде». Разве это не доказательство того, что сама жизнь дает художнику сюжеты? Молодая девушка Нато случайно знакомится на улице с братом и сестренкой. Теперь их не успокоить — только и зовут, что «тетю Нато». Оно и понятно: растут без матери, отец — на работе, постоянного внимания уделить им не может. Была у него любовь — да отказалась с чужими детьми возиться… А вот эта Нато — совершенно посторонний человек — неожиданно привязывается к ним всею душой, всем сердцем. Настолько, что ради них забрасывает учебу и добровольно становится их мачехой. Хотя казалось бы — вся жизнь еще впереди, своих нарожать успеешь!.. Ан нет — выбор сделан. «Скажи мне, Нато, можно ли полюбить чужих детей? Не пожалеть их, а полюбить?» — спрашивают ее накануне принятия принципиального решения. «Можно», — уверенно отвечает она…
В золотой фонд отечественного кинематографа вошла следующая лента Тенгиза Абуладзе — «Я, бабушка, Илико и Илларион» (1962), снятая по прогремевшей на всю страну книге Нодара Думбадзе. Так же просто и так же как будто бы «незатейливо» авторы фильма — писатель и режиссер — рассказывают о жизни грузинской деревни. «Я» — это Зурико, юноша, заканчивающий школу, затем уезжающий учиться в город, потом возвращающийся обратно. В общем, взрослеющий прямо на наших глазах. Бабушка — единственный его родной человек. Однако не менее любимы Илико и Илларион — «заклятые друзья», не могущие прожить ни дня друг без друга. Серьезная разница в возрасте отнюдь не мешает им находить общий язык с молодым поколением. «Я старше тебя на сорок лет, — говорит Илларион Зурико. — Но сорок лет назад я был таким же, как ты. Значит, сорок лет назад я был твоим ровесником?» — «Был!» — «Значит, через сорок лет и ты будешь моим ровесником?» — «Буду!» — «Тогда какая же между нами разница?..» Так вот, вчетвером, они и проживают на экране какую-то часть отпущенных им дней, куда вмещается и безветренный мир, и грозной тенью павшая на всю страну война (обходящая деревню стороной, но оставляющая свои страшные раны), и много разных мелочей, которые и составляют то, что называется Жизнью.
Сосо Орджоникидзе и Сесилия Такаишвили в фильме «Я, бабушка, Илико и Илларион»
Во многом благодаря мелочам и возникает ощущение полной реальности происходящего на экране. Вот, допустим, как решается торжественная сцена: директор школы толкает значительную речь и раздает выпускникам аттестаты, а позади него в этот момент маляры красят стену. Праздник — праздником, а ремонт — ремонтом... Наблюдая за зарождением светлого чувства, мы становимся свидетелями первого поцелуя молодых героев. Однако за секунду до того, как склониться к лицу возлюбленной, Зурико оглядывается на камеру — и та, вдруг из незримой превратившись в осязаемую, целомудренно отворачивается в сторону. Так совершенно неожиданно и незаметно режиссер вводит в круг действия самого зрителя.
Легкость, с какой воспринимается эта картина, объясняется еще и тем специфическим, незабываемым, тонким и нежным юмором, которым, как правило, проникнуто все хорошее грузинское кино. Однако попытка Абуладзе создать «чистую» комедию увенчалась лишь относительным успехом. На фоне остальных произведений мастера «Ожерелье для моей любимой» (1971) проигрывает как своей нарочитой «несерьезностью», так и явственной разобщенностью своих бусинок — отдельных эпизодов. Герой фильма Бахадур отправляется в путешествие в поисках оригинального подарка для своей невесты. Дело ответственное: своей дорогой в то же время бредут и два других потенциальных жениха — чей подарок окажется лучше, тому и праздновать в финале свадьбу. Что видит и кого встречает Бахадур на своем пути — то и составляет основу сочиненной им повести, которую в итоге он преподносит возлюбленной: чем собственное слово (с картинками!) хуже вышитого кем-то другим ковра или вылепленного чужими руками кувшина?
Здесь есть ряд обаятельных лиц и по-своему смешных эпизодов. Например, в какой-то момент в патриархальный мирок элементом тлетворного разложения врываются The Beatles со своим громким хитом The Hippy Hippy Shake. Но в целом, как кажется, «Ожерелье» — любопытная, но наименее удачная работа режиссера.
Когда женихи выстраиваются в ряд, чтобы преподнести свои дары красавице, звучит весомая фраза, характеризующая данный обычай: «Таков закон гор — и не нам с вами его нарушать». Немногим позже между двумя уважаемыми мужчинами возникает слегка дурашливая перепалка, в пылу которой один из них восклицает: «Я не нарушу завета своих предков!» — вспоминая о вражде, вот уже целое столетие разделяющей два почтенных семейства. Все это — не просто так, особенно для Абуладзе, перед этим поставившего фильм «Мольба» (1967). Переводя столь серьезную тему, как исторически сложившаяся вражда, в комический регистр, режиссер отнюдь не снижает уровня разговора, а напротив — приподнимает саму суть его на новую высоту. Примиряя спорщиков, старейшина скрепляет их руки, заставляя почувствовать тепло друг друга: «Это то самое тепло, на чем держится наша Земля»... Грузинский классик Важа Пшавела в своих поэмах, легших в основу «Мольбы», показал, как упорно отказываются от подобного рукопожатия живущие по законам гор...
Кадр из фильма «Мольба»
Летописи и наших, и былых времен показывают, что людская вражда — по религиозным или по этническим мотивам — не знает географических границ. Человек не способен примириться с существованием инакомыслящих — беда, перешедшая из стародавних веков и в сегодняшний двадцать первый… Достаточно вспомнить уже описанный (в статье про Владимира Мотыля) случай, когда актера-грузина изгнали из профессии только за то, что он осмелился сыграть (только сыграть!) мусульманина… «Мольба» может звучать и на иных языках — ее трагизм, увы, остается неизменным.
Творчество Тенгиза Абуладзе глубоко замешано на народных традициях, но режиссер не только следует лучшим из них, создавая свои фильмы, но и спорит с отжившими, опровергая их: кому это нужно, зачем?..
Работая со столь сложным и противоречивым материалом «Мольбы», Абуладзе обрамляет его в строгие художественные рамки. Первая из них предопределена самим поэтическим оригиналом: рифмой и размером, которые подчинил себе Важа Пшавела и которым следовал при переводе на русский Николай Заболоцкий. Вторая рамка появилась благодаря оператору Александру Антипенко, превратившему каждую секунду фильма в самостоятельное произведение высочайшего фотографического и художественного Искусства. Невозможно не восхититься выверенной архитектурой кадра, его безупречной геометрией. И третий компонент, который Абуладзе привлекает для создания своего шедевра — музыка! С помощью партитуры Нодара Габунии режиссер превращает поэму в мощнейшую симфонию, где оркестр выражает то, что не в силах уже высказать заведомо обреченные на поражение герои… В 1974 году «Мольба» получила Главный приз кинофестиваля авторского фильма в Сан-Ремо.
Софико Чиаурели в фильме «Древо желания»
Тему несправедливости древних законов Тенгиз Абуладзе продолжил во второй (хронологически) части своей трилогии — «Древо желания» (1977). Фильм носит подзаголовок: «Картины из жизни дореволюционной грузинской деревни» и в какой-то мере повторяет структуру, опробованную режиссером в «Ожерелье»: разноплановые эпизоды нанизываются на общий стержень. Женщины судачат о своем возле источника и тихонько посмеиваются над без меры напудренной и заметно сбрендившей Фуфалой (Софико Чиаурели). Добряк-безумец проводит дни в поисках то волшебного камня, то золотой рыбки, а затем уходит в поход за волшебным деревом — тем самым Древом желания, — оставляя пятерых малолетних дочек безо всякого присмотра... Потихоньку в центр композиции становятся почтенный старик Цицикорэ и юная красавица Марита, представители былого и нового, своеобразные Заря и Восход этого мира.
Цицикорэ — сложный характер, хранитель того самого «завета предков», «отец и учитель», уверенно полагающий, что всё вокруг должно подчиняться его слову, его воле. Поначалу симпатии зрителя оказываются на его стороне — как отказать в правоте тому, кто будит спящего посреди бела дня бездельника? Есть логика и в его беспрестанных спорах с провозвестником новых — революционных! — идей. «Старый мир рухнет, идет ураган, идет буря!» — кипятится Иорам (Кахи Кавсадзе). Цицикорэ не тратит зря слов на препирания: «Ты думаешь, только царей похоронит она, твоя буря? Разве не знаешь, что она несет с собой разруху, кровь, несчастье? Прахом пойдет все — и труд, и пот людей!» Только и успеваешь, что поразиться тому обстоятельству, что фильм, как-никак, появился в юбилейный год 60-летия Октября…
Лика Кавжарадзе в фильме «Древо желания»
Мариту привозит в деревню отец — на воспитание к бабушке. Чистая, как родник, Марита влюбляется в бедняка Гедию. И вот тут-то и проясняются окончательно «благородные мотивы», которыми движим Цицикорэ. «Немного нас, грузин, на свете, и потому все хорошее и породистое мы должны беречь и умножать, — с такими словами настаивает он на браке с состоятельным женихом. — Если ты, Чачика, добра желаешь своей стране и дочери — выдай Мариту за Шэтэ». «Лучше умереть, чем так жить», — жалуется любимому безвольная в данных обстоятельствах героиня… Но финал этой истории — гораздо страшнее просто смерти.
Если в «Мольбе» Абуладзе принципиально отошел от позиций реализма в сторону притчи, а в «Ожерелье для моей любимой» — в сторону народного сказания, то в «Древе желания» он нашел способ вплотную сомкнуть и первое, и второе, и третье. Достоверность и правдивость деталей здесь легко соседствует и с волшебными мотивами, и с философскими обобщениями, которые автор предоставляет сделать самому зрителю… Картина получила Главную премию Всесоюзного кинофестиваля и «Давида» за лучший иностранный фильм в итальянском прокате.
Но подлинной вершиной творчества Тенгиза Абуладзе стал его последний фильм «Покаяние» (1984). Выйдя на экраны далеко не сразу, с большим трудом, эта картина не просто перевернула сознание миллионов — в конечном счете, она изменила целую страну (не она одна, но и она в числе прочих факторов). Бессмысленно в этих коротких строчках описывать то потрясение, которое произвела лента в сердцах и в умах своих первых зрителей — когда-то об этом были написаны километры текстов. Внушительный список наград — Специальный Гран-При, призы ФИПРЕССИ и экуменического жюри Каннского кинофестиваля, премия «Ника» (тогда она вручалась впервые!) по шести номинациям, в том числе и за лучший фильм 1987 года — меркнет перед тем социальным взрывом, которым «Покаяние» вошло в историю самого большого государства на планете. Фильм этим и уникален: его непременно стоит увидеть и киноманам — как произведение искусства, и просто всем людям — как исторический документ общечеловеческой важности.
Это необычайно длинный для Тенгиза Абуладзе фильм — он идет два с половиной часа. Но как ни странно, это предельно простая картина. Простая в смысле восприятия. Насыщенная различными метафорами и художественными образами, и главное — пропитанная болью целых народов, она не содержит в себе того, что обычно отпугивает от «авторского кино» широкого зрителя — той позиции «свыше», с которой, бывает, мудрый Автор обращается к своим собеседникам. Абуладзе отказывается от любого высокомерия по отношению к своей будущей аудитории. Соединяя высокое с низким, режиссер говорит на языке, доступном миллионам. Только так он мог рассчитывать на нравственную победу — призвать людей к тому самому Покаянию.
Первый кадр картины обманчиво нежен: кремовая розочка для торта. Женщина средних лет заканчивает мастерить прекрасную церковь кому-то на праздник. Ее гость между тем запихивает в рот башенку с крестом и не может сдержать восхищения: «Великолепный торт, уважаемая Кето, просто чудо!» Но тут же, с газетой в руках, начинает вздыхать и ахать: какое горе, какое горе, ушел от нас такой человек!.. Кто же? Некто Варлам Аравидзе, некогда — глава города, видная персона. Но на утро после похорон возле его дома завыла собака — глянь, а труп стоит во дворе, прислонившись к дереву! Кто-то выкопал его из земли — и зачем, спрашивается, понадобилось?.. Закопали обратно. Но на следующую ночь все повторяется. И на следующую — кому-то решительно не дает покоя тот факт, что Варлам навсегда успокоился. Наконец, злодея поймали — им оказалась та самая женщина с тортом. На суде она рассказывает историю своей семьи, погубленной Варламом. И утверждает: «Предать его земле — это значит простить его, закрыть глаза на все, что он совершил».
Автандил Махарадзе в фильме «Покаяние»
Историческая часть картины — предельно, намеренно условная. Режиссер, когда-то, как мы помним, твердо оберегавший принципы реализма, в данном случае преображает действительность. И показывая события почти полувековой давности (30-е годы), предпочитает формат старинного предания — то ли чтобы не было так страшно, то ли наоборот, чтобы стало еще страшнее. Здесь боятся дребезжания обычного дверного колокольчика, но вместо суровых «людей в штатском» в квартиру входят облаченные в тяжелые латы рыцари: поднятые забрала, копья в руках. И сказав приветственное «Мир дому сему», они увозят арестованных на зарешеченной карете — вместо привычного «воронка». Последующий допрос также проходит не в угрюмых тюремных застенках, а посреди цветущих трав. Отвлекаясь на вопросы, следователь в белых перчатках играет вальс Мендельсона на белоснежном рояле.
«Бред!» — скажет кто-то. Да, но продиктованный тем беспощадным бредом, творившимся в стране на самом деле: «Какие агентурные задания вы имели?» — «Я должен был прорыть тоннель от Бомбея до Лондона». Тактика подследственного хитра: довести всё до такой степени абсурда, обвинить в «заговоре» такое несусветное количество лиц, что ЦК просто не сможет уже проглядеть очевидное — а разобравшись, поймет все и накажет подлинно виновных! Увы, как мы знаем, правительство такому абсурду только потакало… А раз возможен прорытый через весь континент тоннель, возможны для Абуладзе и тяжело шагающие по мостовым рыцари.
Но вместе с тем самый сильный образ картины — имена ссыльных, вырезанные на бревнах, сплавляемых вниз по реке. Это отнюдь не художественная метафора, а правда: так было, так делали. И лишь по этим весточкам жены и дети могли определить: пока что их мужья и отцы еще живы. Но недаром срубы деревьев так похожи на надгробные плиты — других могильных памятников у этих людей уже не будет…
Условен и образ самого Варлама: очки — Берии, усики — Гитлера, замашки — любого диктатора, которого только можно вспомнить. Он является в чужой дом с оперной арией на устах, падает ниц перед красавицей, наизусть читает Шекспира. Ласково, с добрейшей улыбкой на лице предупреждает: «Все вижу, все замечаю. Так что остерегайтесь меня, остерегайтесь». И уходит, как уходили в древности: прыгает в окно, прямиком на лошадь. Чтобы тут же появиться в дверях снова. «Комедиант. Шут гороховый», — естественная реакция на такого рода «представление». Но шутки заканчиваются: «Родина в опасности». Цитируя Конфуция, Варлам яснее ясного определяет Задачу, которой поклоняется он и ему подобные: «“Трудно поймать черного кота в темной комнате, тем более если он там не находится”. Безусловно, мы стоим перед труднейшей задачей, но для нас нет преград! Если мы захотим, мы поймаем кота в темной комнате, даже если его там нет!»
«Тогда время было сложное», — спустя десятилетия пытается оправдать своего отца выросший Авель (обе роли играет Автандил Махарадзе). «Причем тут время?!» — возмущается юный внук тирана, неожиданно для себя узнавший всю неприглядную правду о деде (дебют Мераба Нинидзе, современному зрителю известного по «Бумажному солдату»). Причем?.. «Героя время родит», — говорится в фильме. И антигероя тоже.
В конце фильма повествование делает круг — и мы снова возвращаемся к прекрасному торту с кремовыми розочками и аккуратной церковью. Выглянув в окно, Кетеван видит стоящую перед ней вековую старушку (великая грузинская актриса Верико Анджапаридзе). «Скажите, эта дорога приведет к храму?» — спрашивает та ее. «Это улица Варлама. Не эта улица ведет к храму». — «Тогда зачем она нужна? К чему дорога, если она не приводит к храму?..» Один из самых великих финалов в истории кино стал началом новой эпохи в истории необъятного государства, которое тогда называлось Советским Союзом. Это было началом неотвратимого конца, как известно.
Персонажи фильмов Тенгиза Абуладзе говорят на грузинском языке. Имеет смысл особо прислушаться к картинам, в которых перевод идет одним голосом («Древо желания», например). Сперва звучит реплика по-грузински. Переводчик не спешит тараторить, он предлагает зрителю насладиться напевностью слова, его акцентами, нюансами. И лишь потом, не торопясь, переходит на русский — позволяя, таким образом, одинаково прочувствовать прелесть обоих языков, не теряя ничего в сюжетном плане, а только приобретая в художественном.
Точно также и сам Тенгиз Абуладзе рассказывал истории своей Родины — так, чтобы весь мир не только понял их, услышал и оценил, но и нашел в них что-то свое, близкое и родное по духу.
// Настоящее кино