На этой неделе на экраны выходит «Агент Джонни Инглиш: Перезагрузка», в которой Роуэн Аткинсон снова исполнил роль невозмутимого агента МИ-7. Мы встретились с актером в рамках европейской премьеры картины и поговорили с ним об импровизациях на съемках, несостоявшемся камео Пирса Броснана и о будущем мистера Бина. В плеере представлено небольшое блиц-интервью на ковровой дорожке, а внутри — полный вариант беседы.
— Джонни Инглиш — невероятно смешной персонаж. Что вам нравится в нем больше всего, и все ли шутки были прописаны в сценарии, или что-то родилось по ходу съемок?
— Самое яркая черта Джонни — это то, что он себя переоценивает. Его амбиции превышают его способности. Он считает, что хорош, скажем, на сто очков, а на самом деле – всего лишь на двадцать. Это смешно, когда ты точно знаешь, что кто-то неверно о себе судит, пребывает в плену иллюзий относительно себя самого. Что же до шуток, то импровизаций во время съемок было довольно мало. Есть сцены, которые вот так, внезапно, из головы не возьмешь. Например, история с опускающимся стулом. Это ведь, на самом деле, старая шутка из фильма про Остина Пауэрса, но почему она хороша? Потому что все вокруг с каменными лицами игнорируют тот факт, что человек опускается чуть ли не под стол. Это очень по-британски, а может даже и интернационально — не обращать внимания на идиотское положение человека. Серьезность, с которой все отыгрывают эту сцену, делает ее весьма удачной. Хотя сама идея была просто в ситуации: нам нужен был обширный диалог, потому что его все равно не заметят, заглядевшись на смешное обстоятельство. Мне же приходилось прислушиваться к репликам и опускаться-подниматься по три-четыре раза, чтобы все движения были по делу. А это непросто, ведь мы старались работать всерьез. Данный эпизод мы сняли за два или три дубля, но вообще старались делать все с первого раза. На самом деле — шутки зарождались не на съемочной площадке, а на совещаниях со сценаристами, где мы принимали участие наравне с авторами. Там и придумывали.
— Вопрос к вам как к продюсеру. Ходили слухи, что вы хотели задействовать в этой ленте Пирса Броснана. Почему не сложилось?
— Очень хороший вопрос! Откуда вы об этом узнали? (улыбается) Мы действительно хотели, чтобы он исполнил роль, которая в итоге досталась Доминику Уэсту. Но Пирс не мог сниматься, это все, что мне известно. Не захотел или действительно не смог, вот этого точно не знаю. Я понимаю, как трудно ему было бы сниматься у нас, но он очень подходил нашему фильму. Мы хотели, чтобы моего героя окружали актеры, которых легко можно было бы представить в настоящем фильме про Джеймса Бонда, потому что хотелось как можно серьезнее изобразить портрет британской разведки. И поэтому, чтобы нарисовать его хорошо, мы не брали на эти роли комиков, а брали хороших актеров. И, по-моему, у нас получилось.
— А есть ли у нас шанс увидеть вас еще раз в образе мистера Бина, или теперь ему на замену пришел Джонни Инглиш?
— Если в образе Джонни Инглиша я еще, возможно, когда-нибудь появлюсь, то маловероятно, что я вернусь к мистеру Бину. Мне кажется, староват я, чтобы его играть. Физически, конечно, трудностей нет. Но проблема в том, что я всегда относился к Бину как к человеку нестареющему. Никто не знает откуда он, сколько ему лет, он словно герой мультфильма. Человек без возраста. Лучше пусть он остается таким же, каким его помнят зрители. А единственный способ добиться этого — никогда больше его не играть. Джонни Инглиш — возможно. Но, может быть, и другой герой появится.
— Хорошо, а если бы вы стали настоящим агентом МИ-7, какое мировое зло стало бы вашей первой целью?
— Ого. Очень сложный вопрос! (смеется) Не знаю, трудно что-то сказать на эту тему и не вызвать при этом конфликта. Елки-палки, вот правда, не знаю... В бондиане эта проблема возникала постоянно: кто же будет новым злодеем? У нас опасность угрожает китайскому премьер-министру, поэтому была мысль использовать именно членов китайского правительства, сторонников жестких мер, которые заплатили большие деньги за его уничтожение. Но нам очень хотелось выпустить ленту у них, где, как известно, правительство страдает полным отсутствием чувства юмора. И я сказал: «Все, забыли про китайских госдеятелей, потому что нет такого понятия, как коррумпированный китайский политик». Мы все с этим согласились, и теперь в фильме есть только один человек, внешне похожий на китайца, но мы про него ничего не знаем. А в итоге получилось, что картину они все равно не возьмут, потому что им не нравится даже предположение о том, что их премьеру может грозить смертельная опасность! (улыбается) И что тут поделаешь? Так вот, на ваш вопрос я бы ответил, что в таких местах, где нет демократии и свободы воли (а таких мест много), можно усмотреть зачатки мировой угрозы.
—А есть ли у вас вообще какие-либо табу в плане шуток? Ограничения по темам, на которые шутить можно или нельзя?
— Нет, я считаю, что шутить можно о чем угодно. Если у шутки есть своя аудитория, которая ее оценит, то почему бы и нет? Я помню, что через несколько дней после величайших трагедий, вроде 11 сентября, были весьма неплохие шутки. И людям это было просто необходимо, ведь юмор, на мой взгляд, весьма неплохой вариант, когда надо пережить горе. Не притворяться, что этого не было, не делать вид, что все не так уж и серьезно. Просто посмотреть на ситуацию иначе, попытаться увидеть хоть что-то светлое, потому что с этим непомерным грузом, бременем, которое год за годом и десятилетие за десятилетием лежит на наших плечах, надо как-то справляться. Но надо понимать, когда шутить и где. Ведь неуместно хохмить об этом по национальному телевидению, но можно пошутить в интернете, рассказать анекдот в клубе, в пабе. Все зависит от окружения.
