После премьерного показа фильма «Дом» на фестивале «Окно в Европу» в Выборге, мы пообщались с режиссером картины Олегом Погодиным. Краткую версию этой беседы вы уже могли видеть в наших репортажах с фестиваля. Представляем полную версию этого разговора.
— Я слышал, что «Дом» изначально задумывался несколько иной картиной... Первые две трети фильма я был абсолютно погружен в картину, вплоть до выстрела в Епифанцева. Дальше все скомкалось. Я понимаю, что многие зрители не обратят на это внимание. В чем проблема? Почему так случилось?
— Обратят. Зрители не такие балбесы, как нам кажется. Я очень уважаю зрителя. Зрители, которые сегодня ходят в кино — это люди, которые умеют смотреть. Они, может быть, не все видят, но это люди, которые сформированы эпохой бережного отношения к самим себе. Я не думаю, что скомканный финал зрителей удовлетворит. Как сказала мне одна знакомая: «я выплакала все слезы до финала, и потом мне нечем было плакать».
Я думаю, что есть одна существенная проблема для нас всех — это проблема формата фильма. Я, например, считаю, что фильм должен идти столько, сколько он должен идти. Если он должен идти три часа, то он должен идти три часа. Если он должен идти четыре — пусть он идет четыре. Я понимаю, что я сейчас говорю безумные вещи.
Была одна интересная история, которую мне рассказал Юрий Кушнерев. Однажды они с Элемом Климовым ездили в Италию к итальянскому продюсеру пробивать «Мастера и Маргариту». Они приехали, их приняли, они сели в мягкие кресла и потом пришел продюсер. Он попросил сценарий, и ему положили на стол две такие большие связки бумаги, отпечатанной на машинке. Он спросил: «Что это?» — «Это сценарий», — сказал Климов. На что продюсер сложил пальцы, оставив между ними маленькую щелку, и сказал, что сценарий должен быть вот таким, не больше...
Сергей Гармаш и Лариса Малеванная. Кадр из фильма «Дом»
У меня сценарий был побольше, и фильм надо было делать таким же. До сих пор мне кажется, что я пошел на очень грубый компромисс, менее грубый, чем был на предыдущей картине, где просто была порушена вся структура в угоду бюджету, в угоду, так сказать, обстоятельствам. Но здесь, мне казалось, что если семья окажет сопротивление, если мы медленно, step by step, перейдем из психологической драмы в драму действия, это будет более органично. К чести Сергея Сельянова, который вел проект, я хочу сказать, что он тоже так считал. Он реально считал, что лучше было, когда семья не отпускала Виктора. Когда они узнали о том, что его зовут в степь на финальную расправу и не отпустили. Но метраж фильма пугал продюсера. Пугал его реально, потому что он боялся, что зритель сломается. Я думаю, что если бы «Лоуренс Аравийский» был снят в формате двух часов, он бы провалился. Ведь провалился же фильм «Однажды в Америке», который американцы с трех часов сорока минут порезали до двух двадцати. И только когда через восемь лет после выхода на большие экраны фильм вышел на VHS, его смогли посмотреть в нормальном формате, в котором он и был сделан, после чего фильму поставили четыре звезды.
И вот мне кажется, продюсерам хотелось больше актуальности, а тонкий слой фильма, он и грел, и пугал. Мне кажется, что я не должен ругать ни Сергея Михайловича, ни Рубена Левоновича. Не могу, не хочу, потому что они были честны. По крайней мере, им нравился текст и до сих пор нравится. Но если бы я мог через двадцать лет вдруг взять и переснять «Дом», как Хичкок, который сделал это с «Человеком, который слишком много знал», я бы это сделал. Но у меня уже не будет ни Сережи Гармаша в этом возрасте, ни Богдана Сильвестровича, ни Жени Дмитриевой, ни Кати Редниковой, ни Ларисы Малеванной… Поэтому, что сделано, то сделано. Надо идти дальше, к следующему фильму.
— Атмосфера фильма отлично передана музыкой Эдуарда Артемьева. Но я подозреваю, не одному мне показалось, что она очень пересекается с мелодиями Нино Рота из «Крестного отца». Это была чья-то идея?
— Нет, мы не ставили на это. Эдуард Николаевич сразу написал абсолютно оригинальную музыку, которая меня очень зацепила. У нас были с ним споры по поводу, скажем так, триллера, по поводу саспенса... У Эдуарда Николаевича вся саспенсная часть была преувеличенно большой, на широких мазках, с большим количеством медной группы, и мне это не нравилось, и я ему об этом так и сказал. Мы спорили, даже поругались один раз. Но я вдруг понял, что этой картине не нужна тема большого саспенса. Вы, может, обратили внимание, в фильме больше лирической музыки, потому что лирика подчеркивает, скажем так, отягощенность злом всех персонажей фильма и тех, которые едут убивать и тех, которые, в общем-то, не хотят никого убивать, но отягощены злом просто метафизически, потому что зло живет в этой семье, оно давно там заложено. При этом — это люди добрые, симпатичные и славные. Поэтому я везде ставил щемящую ноту. Она связана и с темой убийц, и с темой жертв. Это был мой выбор. Эдуард Николаевич написал для этих моментов немного другую музыку, но я распорядился фонограммой, как считал нужным. Надеюсь, он меня за это простит. Фильм от этого только выиграл, и музыка все равно его, и я невероятно ему благодарен. Я честно скажу, сейчас у нас композиторов уровня Эдуарда Артемьева практически нет, ну, может быть, Алексей Рыбников, может быть, Александр Журбин. Когда мы были в степи, я сразу сказал Сереже Гармашу, что музыку для этого фильма должен написать Артемьев, потому что только он и может создать музыкальный кокон, в котором будет жить этот мир. И я не ошибся.
— Картина снималась прошлой осенью или это было раньше?
— Картина снималась прошлой осенью: сентябрь, октябрь, часть ноября. Тяжелые были съемки. У нас был запланирован всего пятьдесят один съемочный день, но я снял за пятьдесят три, потому что нас накрыли дожди, была холодная погода. Там есть эпизод, и я об этом скажу в закадровом комментарии для DVD-издания, который я снимал при температуре ноль градусов. Это был эпизод, где все артисты обнаженные. И в этот же день должна была быть сцена встречи родственников у машины, которую я отказался снимать, потому что было очень холодно. Я не мог провести репетицию четырнадцати человек в зипунах, я видел только зипуны, но не видел артистов в рамке кадра. Поэтому был отказ от съемок, который повлек за собой следующий день и вызов актеров из Москвы.
Сергей Гармаш и Игорь Савочкин. Кадр из фильма «Дом»
— По-моему, тогда же осенью случилась трагедия в Кущевской?
— Она была чуть раньше… По-моему, она произошла в августе. — Получилось так, что вы снимали фактически то, что произошло в Кущевской?
— Синопсис был написан в 1998 году, а в 2005 — первая версия сценария. И то, что произошло в Кущевской для меня сегодня — это абсолютно логическое следствие развития нашего общества, нашей страны. Потому что это трагедия, которая замолчана, и сейчас никто не говорит о Кущевской. Мы сегодня быстро забываем кровь и боль. У нас все средства массовой информации, все СМИ настроены на то, чтобы замалчивать кровь и боль. Кино — это единственный источник сегодня. Когда мне здесь, в Выборге, говорят, а почему мы не снимаем веселый фильм, я отвечаю: ребята, мы снимаем о крови и боли, потому что общество такое. Если и мы замолчим, то кто тогда будет говорить? Да, фильм получился в том числе и о Кущевской… Хотя, конечно, он более метафорический, более мифологический, но Кущевская сама приплыла, что называется. Это как у Дениса Родимина в «Чужой матери»... Почему ребята-ваххабиты взрывают себя, почему они это делают? Мне кажется, объяснения потому, что погиб муж, семья — недостаточно. Ведь у многих там, в Чечне, погибли родственники, но далеко не все идут себя взрывать. Я думаю, это существует на уровне социогипноза. Эта зачарованность злом, зачарованность местью, зачарованность адом, она в России очень сильна. Это притом, что мы — православная страна, и сейчас верующих становится все больше. А зачарованность адом у многих людей просто всепоглощающая. И поэтому я не хотел показывать эту зачарованность…
Семья Шамановых не зачарована адом, они зачарованы земными понятиями, они не знают Бога. Если вы помните, персонаж Богдана Сильвестровича говорит: «Бог нас не слышит, а я судить не буду». А потом он говорит: «Того света нет, а на этом я сам себе судья»,
Внимание! Спойлер — не зная о том, что сейчас погибнет.
Это люди, которые не знают, что есть тот свет. Они знают, что есть только этот свет, и вся их ненависть и любовь растет из земли и врастает в землю. Вот об этом я и снимал фильм. О том, что любовь и ненависть живут в одном флаконе, в одной связке, и разделить любовь и ненависть очень важно, когда ты живешь в семье, когда люди, которых ты любишь должны от тебя услышать слова любви, а не окрик или получить удар. И ведь Шаманов-старший это понимает, он тщится передать это сыну в сцене, в сарае, и он не может передать ничего, кроме того, что он похлопывает его по плечу. Да, он прослезился. Да, он почувствовал вину в какой-то момент. Но эта вина — она уйдет с ним
Внимание! Спойлерна следующее утро. Но на следующее утро придет кара.
Мне кажется, как раз это удалось в картине. Конечно, финал, как костыли — есть, но как мясо он не работает. Но, я думаю, что работают другие вещи, работает предыдущая часть. Она заставляет зрителей думать дальше. Я не сторонник, чтобы фильм получился негармоничным, но, если фильм получился негармоничным, то у него хотя бы должен быть какой-то внутренний двигатель, который продолжает работать внутри зрителя после сеанса. Поэтому, если так получилось, то я прошу прощения… Хотя просить мне его не за что, потому что я должен был снять этот фильм.
Сергей Гармаш и Владимир Епифанцев. Кадр из фильма «Дом»
— Мне безумно понравилось визуальное решение сцены драки Гармаша с Епифанцевым в степи. В этой сцене присутствует некая комиксовость «Города грехов»... Такое впечатление, что там прорисован каждый кадр со вспышкой молнии. Откуда это пошло?
— Я хочу сказать, что эта сцена еще не закончена, я ее буду переделывать. Сейчас вы смотрели вариант, где на каждый удар идет вспышка молнии. В финальном же варианте молнии будут не везде. Поэтому никакого «Города грехов» там не будет. «Город грехов» — это фильм, где все ритмизованно и сконструировано… У нас же была поставлена очень сложная трехступенчатая драка и стенд-координатор, который ставил драку, очень переживал, чтобы все удары были отточены — удары в лицо, уход, заворот, залом руки, удушение, потом подъем и т.д. Что я сделал с дракой в монтаже? Вы ее не видите всю, я ее вырезал. Я оставил только тумаки и жестокое избиение. Почему? Потому что драка для меня закончилась в тот момент, когда Гармаш стал бить Епифанцева ногами. После этого, третьей части быть не могло, а третья часть была. Это то, о чем я просил стенд-координатора — не развивать драку дальше. Я убрал некоторые тонкости боя. Потому что это не боевик, здесь надо было сделать всю драку естественной. А тонкости боя превращали ее в постановочную. Я убрал всю постановочность, которую на данный момент подчеркивают только вспышки молнии. Когда фильм выйдет, вы увидите, что молнии там будут сдвинуты в другое место.
— То, что в титрах картины отсутствует упоминание о Рубене Дишдишяне… Не секрет, почему это происходит. Ваше отношение к этому?
— Плохое отношение. Ни в одной международной практике продюсер, начинавший фильм, делавший и сделавший его, не убирается из титров. Компания рассталась со своим президентом, рассталась с ним так, как сочла нужным. С моей точки зрения — грубо. Может быть, она имела право на грубое расставание. Может быть, имели право обиды. Может быть, имела право жесткость. Возможно, я не знаю всех перипетий. Но я считаю, что убирать фамилию человека из титров фильма, который он выхаживал, нельзя. Он давал мне даже кабинет, в котором я писал сценарий. Он переживал за фильм, он искал финансирование, он очень активно участвовал в поддержке картины. И вдруг мы не можем договориться с руководством о его присутствии в титрах, потому что имеют место какие-то обиды, боль, личные сатисфакции.
Кадр из фильма «Дом»
Представьте себе, я писал сценарий с каким-либо человеком. Потом мы поругались, я беру его фамилию и удаляю. Ну, как? Я не могу этого сделать, потому что мы работали вместе. Как я могу удалить фамилию? Я могу негативно относится к дальнейшему сотрудничеству, да… Но в силу этических обстоятельств я не могу удалить его фамилию. Вероятно, здесь этика уступает место чувству сатисфакции, чувству какого-то реваншизма. Я не считаю, что убирать Рубена из титров было правильным решением. Я считаю, что его надо было оставить, и надо было охладить мозги и сердце для того, чтобы это сделать.
Слава Богу, что это не пошло дальше. Поскольку все последние картины: «Пять невест»Оганесяна, мой «Дом», «2 дня»Авдотьи Смирновой и другие, — это все его инициатива.
— Сегодня на пресс-конференции вы сказали, что в планах три проекта: «Куликовская битва» и еще два.
Я не хотел бы на данном этапе много говорить о «Куликовской битве»... Я хочу снять картину не о битве, а о решении, которое было принято, чтобы была битва. Потому что до сих пор никто не понимает, почему произошла Куликовская битва. Мы знаем школьный миф. А суть битвы была в другом. Перед Россией был поставлен выбор пути развития: или нам идти путем восточного, евразийского развития, или нам идти западным путем. Дело в том, что Дмитрий Донской был князь, который получил ярлык от Мамая, и за этот ярлык шла борьба. И Мамай, грубо говоря, крышевал Русь тех лет, а Донскому было удобно сидеть под этой крышей. Но Мамаем был совершен шаг, который Донской не смог принять. Это был шаг, связанный с торговлей, с экономической моделью княжеств тех лет. Мамай попросил впустить сюда генуэзцев, которые должны были поддержать его в борьбе с Тохтамышем. За это он просил преференций генуэзцам на торговлю на Руси. Но это была преференция, которая бы ломала всю модель общества, потому что торговля — это деньги, а деньги — это все. Донской не смог принять решение сам. Он поехал к митрополиту Алексию, который не дал ему благословения, и отправил его к Сергею Радонежскому. И Радонежский, если читать того же Льва Гумилева, сказал: «с латинянами никогда». Вот почему он так сказал? Это и есть гипотеза фильма, которую я хочу показать.
Если я покажу именно так, то все скажут, что это очень пестро, что это какой-то гламур… Но это было, и это был гламур, да. Русь была другой
Это должен быть приключенческий фильм, боевик. Это «роуд муви», главными героями которого являются наш разведчик из низовий Дона, который бежит от Красивой Мечи (реки) к Донскому, чтобы предупредить, что Мамай консолидирует силы, и китаянка. Это такой фильм, в котором много действия, драк, поножовщины... Но вокруг этого происходит еще и политический триллер тех лет. Такое немножко итальянское кино 60-х годов о государственном заговоре. В частности, о заговоре Князя Рязанского, западника, против Дмитрия Донского — евразийца. Вот это я хочу вытащить и хочу понять суть отказа Радонежского, который так сказал. Я думаю, что Россия после Куликовской битвы пошла по нематериальному пути развития. Мы пошли путем страдания, то есть, путем лишений и путем очень тяжелых испытаний. А что такое лишения, испытания и страдания? Это приближение к Богу. Никто не знает, каким будет апокалипсис, никто не знает, каким будет страшный суд. Мы можем это представлять в каких-то условных картинках. Возможно, Радонежскому было явлено это все тогда. Я об этом много сейчас говорю, это не хорошо, я заговариваю картину. Но, если Радонежскому было это явлено, то он не стал говорить об этом Донскому. Он просто не дал благословения на торговлю генуэзцам. Надо найти образ не просто риторический, а показать человека, который находится в переломный момент решения — биться или не биться. При этом понимая, что Русь уже другая. Ведь мы были почти глобалистическим обществом на тот момент. Княжества были свободны, новгородцы вообще в лаптях не ходили на тот момент, они ходили все в сапогах, даже дети. У нас все было, все одевались модно... Новгородское княжество было очень модное, оно было все в восточных одеждах, это был Вавилон. Если я покажу именно так, то все скажут, что это очень пестро, что это какой-то гламур… Но это было, и это был гламур, да. Русь была другой. Показать другую Русь — это тяжелая задача. Хватит ли нам на это времени, сил, денег, подготовки. Я не очень верю в индустриальность, но здесь нужна индустрия при таком подходе. Поскольку я лично много чего придумал в этой жизни, но я много чего и не сделал на сегодняшний день. Мы живем в стране несделанного. Если ты хочешь жить материально, материально состояться и состояться в плане успеха, езжай в Америку. Если ты хочешь пройти этот путь с этой страной, то ты можешь иметь только свои мысли в голове и трогать их, щупать. А дальше как получится, как Бог даст. — А другие два проекта?
— Другие два проекта — это долгострои. Это «Прикрытие», которое я планировал снимать в Чехии, и «Рукопись, найденная в Сарагосе» по роману Яна Потоцкого. И тот, и другой проект — это фильмы-праздники. А у нас сейчас кино больше повернуто к реальности. Я же хочу этими фильмами увезти зрителей из реальности... Получится ли у меня сделать «Прикрытие»? Получится ли у меня сделать «Рукопись»? Я не знаю. Но такие планы есть. Мы их сейчас разрабатываем. Я бы хотел сначала сделать «Прикрытие», потому что это фильм, в котором есть и человеческая история и праздник. Есть костюмированность, есть эпоха, есть любовь, есть мелодрама, есть приключение. А «Рукопись, найденная в Сарагосе» — это фильм-сон, но сон очень активный.
Я уже знаю, что сейчас мне будут предлагать истории про Кущевскую. Ко мне уже подходил один продюсер, у которого есть прекрасный сценарий про то, как девочка убила отчима. Я думаю, это не для меня, потому что я не хочу зрителя погружать в ужас. Я даже в «Доме» попытался оставить подоплеку светлой энергии за кадром, которая помогала бы жить и дышать дальше, оставляла бы какую-то надежду.
