Мы встретились с режиссером и продюсером фильма «Август Восьмого»Джаником Файзиевым, чтобы узнать у него, откуда в истории российско-грузинского конфликта появились роботы, сложно ли делать спецэффектное кино в России и каково это ставить перед собой цели, которых до тебя еще никто не ставил. На видео сокращенная версия нашей беседы.
— Первый вопрос у меня, конечно, про роботов. Что Файзиев-продюсер говорил Файзиеву-режиссеру на идею делать фильм с такими персонажами? Наверняка ты сам себя убеждал, что это безумно дорого? Как ты взялся за это?
— Я понимал, что это путь, по которому мы никогда не ходили. Никто не знал, как они делаются, никто этого не пробовал. Я понимал, что это будет непредсказуемо сложно и непредсказуемо дорого. Всегда ведь себя чувствуешь спокойнее, когда знаешь, что есть кто-то, у кого можно спросить. Например, ты что-то делаешь, делаешь, потом, вот черт, не получается… Так попробовал, сяк попробовал… У кого бы спросить? Кто бы мог тебе подсказать? В этой ситуации чувствуешь себя спокойнее. А вот когда ты не знаешь, у кого спросить, когда ты пионер и идешь первопроходцем по непаханой целине, вот тогда ты сидишь и как режиссер говоришь: «Класс, интересно, давайте попробуем!» А как как умный продюсер, я должен, как мой любимый персонаж из мультфильма «Мадагаскар», сказать: «But we've always got plan B!» А тут раз, и плана Б нет. Если роботы не получаются, значит, не получаются. Потому мне, как продюсеру было просто невероятно страшно. Не только мне одному, страшно было всем: и Арману [Якину], который у меня занимается компьютерной графикой, и всем остальным ребятам. Наверное, очень смешно смотреть со стороны, как мы, после того как закончили фильм, собираемся все вместе и рассказываем друг другу: «Я когда в первый раз прочитал сценарий, подумал: «Ну, пипец, это авантюра, мы никогда в жизни этого не сделаем!». То есть, мы напоминаем людей, которые разбежались, прыгнули через пропасть и были уверены, что не перелетят на ту сторону, но перелетели и теперь рассказывают друг другу, как было страшно до прыжка. Потому что во время полета это уже неважно, ты только рулишь: ветер, напор, дальность, подогнуть ноги, сгруппироваться или нет... А вот до момента прыжка, конечно, было очень страшно.
— Одной из самых главных претензий при просмотре трейлера было: «Что здесь, на войне, происходящей в наше время, делают роботы?» Я, посмотрев картину, вижу, что они там делают, но как ты сам видишь аудиторию своего фильма, и с этими роботами в особенности?
— У нас был долгий и большой спор по поводу того, как выпускать роботов и как их показывать. Но я для себя сделал вывод, что вот это недоумение вызывает желание пойти и проверить, что это такое. Это не недоверие, я это понял по реакции своих товарищей, по тому, что говорили наши социологи. В какой-то момент я действительно стал беспокоиться, и мы провели очень большое социологическое исследование вместе с компанией «Фокс». На выходе из кинотеатров после просмотра трейлера с роботами мы опрашивали, что называется, простых людей. Обычных людей, далеких от кинопроизводства, которые часто ходят в кинотеатры. И мы выяснили, что у нас очень высокий процент запоминаемости ролика. И действительно, роботы вызывают недоумение, но это недоумение практически сродни любопытству, что очень хорошо для нас, ведь это означает, что люди посмотрели трейлер, и значит, они захотят разобраться, что ж там такое происходит с этими странными существами, которые интегрированы в реальную жизнь.
Мы, со своей стороны, приняли решение не комментировать существование роботов в картине, ведь как только мы называем это словами, они становятся очень простыми и даже обыденными. Мне все-таки кажется, что робот — это образ гораздо более значимый, нежели те банальные слова, которые можно по этому поводу сказать. Помню, как кто-то в интернете, пытаясь нас, типа, лягнуть, написал: «Этот робот, который у вас на плакате, это сын C3PO и Серебряного Серфера». И я очень этому обрадовался, потому что понял, что, скорее всего, это написал человек, который сам ничего своими руками делать не умеет и который, скорее всего, в своей жизни не создавал ничего нового, поэтому он и не понимает, из чего делается это новое. Новое — это не то, что упало с неба и не похоже ни на что, в таком случае мы просто не в состоянии будем определить, интересует нас эта вещь или нет. Новое — это когда мы из элементов чего-то хорошо знакомого составляем нечто, и только какая-то новая, необычная, нетрадиционная комбинация этих элементов создает вот это самое новое. И когда он сказал, что у нас это смесь одних из двух моих самых любимых персонажей, я, конечно, обрадовался. И те люди, которые говорят нам, что вот эти роботы похожи на трансформеров, а вот этот плохой — на Десептикона, я это тоже считаю большим комплиментом, потому что это означаем, что мы идем в правильном тренде, если называть это модными словами.
Светлана Иванова и Джаник Файзиев на съемках фильма «Август Восьмого»
— Насколько со времен «Турецкого гамбита» усложнилась или, наоборот, упростилась работа со спецэффектным кино?
— Поскольку это активно развивающаяся отрасль, интересно работать именно там, где заканчиваются возможности. Не знаю, с чем это сравнить, быстро на ум ничего не приходит, но... Мы научились «делать» воду. Раньше это было очень сложно, но мы научились. Теперь нам мало просто воды, нам надо, чтобы она жила по каким-то своим законам. У нас нет программы, которая делает воду так, как нам надо, и мы опять придумываем способы... У нас в картине есть момент, когда водяной шарик разрастается и превращается в водяную ловушку огромного размера — пяти-шести метров. У нас нет такой программы, и мы начали придумывать изощренные способы, чтобы добиться этого... Каждый раз, занимаясь спецэффектами и компьютерной графикой, ты вынужден, если ты хочешь, чтобы это было интересно и тебе, и зрителям, делать вещи, которые тебе вчера делать не приходилось. И позавчера тоже. И мало кто это делать умеет. Есть люди, которые получают удовольствие от того, что они делают так, как они увидели это в исполнении других людей. Такая практика тоже есть, и это неплохо, это закрепление пройденного материала. Но вот мы, команда сумасшедших, мы всё время пытаемся ставить перед собой задачу, решения которой мы не знаем. И я был очень рад, когда мы с Арманом прочитали статью... Не вспомню ее точно, но это было что-то про какой-то известный фильм из последних, и супервайзер этого фильма, когда его спрашивали: «А как мы будем это снимать?» — отвечал: «А я не знаю!» Мол, мы не понимаем, как это делать, давайте сначала снимем, а потом поймем, как будем это делать. И, прочитав это, я очень обрадовался, потому что до сего момента думал, что это одни мы такие несчастные, а они, типа, всё заранее знают. Нет, оказывается, эти способы постижения нового, способы жизни на инновационной, так сказать, орбите, они как раз во всем мире одинаковые. И на ней живут одинаковые психи, которые одинаково мыслят, совершают одинаковые ошибки и одинаковыми путями развиваются.
— В отечественном кино принято изображать войну как некую кинематографическую условность. Мол, это не с нами, это не здесь и не сейчас. У тебя же война получилась абсолютно реальной, а мирная жизнь как раз и выглядит той самой кинематографической условностью. По крайней мере, мне так показалось. Это была режиссерская задумка?
— Некоторым может показаться, что мы поменяли акценты, что мы попытались изобразить войну как реальность, а реальность как какую-то кинематографическую сказку. Но это впечатление возникает не потому, что мы поставили перед собой такую цель. Мы и то, и другое пытались изображать средствами кино, подбирая эти средства как жанровую разницу? для каждого тематической части придумывали свои выразительные средства. Для некоторых людей способ изображения военной части картины оказался настолько необычным, что на фоне этого впечатления тот сюжет, который был мелодраматический, показался им как-то немножечко упрощенным, что ли. Но это совсем не так, потому что этот мелодраматический сюжет — он в полной мере удовлетворяет твое любопытство, потому что в этот момент ты понимаешь, что смотришь кино, которое сделано в жанре любовной мелодрамы. Постепенно кино превращается во что-то другое, и ты не замечаешь этого перехода, и только уже потом, посмотрев кино, ты начинаешь собирать это полотно из мозаичных маленьких камушков, и тогда оно собирается у тебя в какое-то большое, цельное произведение, в котором кто-то, как наиболее интересное, выделяет для себя одно, кто-то — другое, но главное, что панорама складывается практически у всех.
— Для какой аудитории ты делал кино? Я потому спрашиваю, что в картине есть эпизод, который, как мне показалось, ориентирован на совсем детскую аудиторию. Хотя я не представляю, как на эту картину приводить детей...
— Я недавно показывал кино кинопрокатчикам, и там была одна пожилая женщина, которая посмотрела фильм и сказала: «Какой у вас тяжелый фильм, какой у вас интересный фильм, какой у вас напряженный фильм. Вы знаете, наверное, я приведу своего внука, чтобы показать ему, какие бывают люди». Я спрашиваю: «А сколько лет вашему внуку?» Она говорит: «Восемь». Бабушка была женщиной в возрасте, и я очень обрадовался ее словам, потому что это была моя цель. Я очень хотел бы, чтобы родители пришли с детьми на этот фильм. С маленькими детьми, потому что подростки сами решат, ходить им или нет, а мне бы очень хотелось, чтобы родители привели своих детей, потому что, мне кажется, в картине нет ничего такого, что маленькому ребенку нельзя не объяснить. Мы практически полностью избежали жестокости. У нас нет не то, что немотивированной жестокости, у нас нет вообще жестокости, потому что фильм, война в нем имеют визуальные и художественные образы, и всё, что связано с людьми на войне, показано через вот эти самые образы, а не путем натуралистичной крови, которая брызжет километрами и литрами в камеру. В отношениях — абсолютно полная безопасность. Любовь показана скорее как любовное настроение, как какие-то высокие человеческие отношения. Отношения между солдатами — пример настоящей человеческой дружбы людей, которые умеют себя вести по-человечески. Ну, и так далее, и так далее. При этом есть и спецэффекты, которые должны увлекать молодежь; боевые сцены, которые, как мне кажется, должны быть интересны людям, которые любят фильмы про войну. Одна женщина замечательно сказала: «Я, наконец, поняла, почему государство тратит так много денег на танки. Я никогда не понимала этого бесконечного разговора: «Танки, танки, танки, танки», — а у вас это объяснено так, что я теперь поняла, зачем нужны танки». И я считаю это огромным достижением, не в смысле того, что мы должны были объяснять народу, для чего нужны танки в отечественной армии, а в смысле того, что человек понял стратегию, поскольку в фильме на этом завязан сюжет — на способах ведения войны и на стратегии, потому что героям надо двигаться вперед, и каждый раз они используют для этого разные приспособления. И если это становится понятным, значит, по сути, ясна сама история. Значит, то, что происходит с героями, вызывает созвучие у аудитории.
Джаник Файзиев с актерами на съемках фильма «Август Восьмого»
— Прежде, чем вышла картина и, я так понял, даже прежде, чем ты начал ее делать, уже вышел фильм «Олимпиус инферно», уже снимался «5 дней в августе*», и получается, что сейчас это такой, немного запоздалый ответ на информационную войну, которая началась одновременно с событиями 8 августа 2008 года. Каким ты видишь вклад своей картины в это информационное сражение?
— Никаким. Потому что мы никак в этой полемике не участвуем и не собирались участвовать. У нас не было ни такой цели, ни такой задачи. О существовании «Олимпиус инферно», я, безусловно, знал, о существовании фильма «5 дней в августе» я узнал уже после того, как мы начали работать. Не следим за творчеством Ренни Харлина, каюсь. И поэтому я для себя считаю, что Ренни Харлин попытался ответить на фильм «Олимпиус инферно». Мы же как бы открываем новую страницу, и эта страница не лежит в плоскости взаимных упреков и попыток расставить какие-то политические акценты. Нас интересуют маленькие люди на войне, маленькие герои, а им до геополитических радостей и геополитических устремлений больших стран, в общем-то, дела нет. Также вот, как обычно это бывает. Акакий Акакиевич не думал о том, нужно ли Российской империи вторгаться на территорию соседних государств, у него были свои конкретные мысли и свои конкретные дела. Если бы его призвали на войну, то написал бы Гоголь, наверное, о том, как Акакий Акакиевич со своей шинелью попал на войну, и вряд ли это можно было бы назвать геополитическим ответом на какие-то политические памфлеты, которые в бесконечном количестве писались в то время, в том числе и в русской литературе.
— Были ли у тебя при работе над «Августом Восьмого» какие-нибудь референсы? Может быть, ты у кого-нибудь что-нибудь подсматривал? Мне показалось, что одна сцена чуть ли не копирует эпизод из «Братьев по оружию» с ранением одного из героев...
— Я не помню такой сцены в этом фильме. «Братья по оружию» — очень хорошее кино, поэтому я рад, если оно вызывает такие ассоциации, но мне трудно сказать, что я вот на что-то ориентировался впрямую... Хотя нет, вру — помню, мы ориентировались на «Черного Ястреба». Я считаю, что этот фильм и первые двадцать минут «Спасти рядового Райана» — это просто кинематографические шедевры. Поэтому, наверное, если говорить о вдохновении, то я пытался черпать его вот в этих двух картинах. Если говорить о военной составляющей, конечно. Но, поскольку я родом из большой кинематографической державы, поскольку я, так же, как и все мы, фанатею и смотрю бесконечное количество фильмов, то, конечно же, невольно какие-то яркие моменты других фильмов остаются в голове, и невольно какие-то решения могут совпадать с тем, что уже было в кинематографе. И я этим горжусь. Я никогда не стесняюсь, что у меня получилось похоже на кого-то, я считаю, что это комплимент. Есть такая замечательная история: молодой кинематографист пришел к Ромму с неплохим сценарием. И Ромм его очень хвалил. Он говорил: «Вы такую замечательную комедию написали, такой смешной сценарий, у вас так здорово получилось, вы такой молодец, давайте работать!» И парень возгордился и сказал: «Я только одного опасаюсь». — «Чего?» — «А что у меня как у Чаплина получится». Ромм посмотрел на него и сказал: «Молодой человек, идите и снимайте! Как у Чаплина все равно не получится». Поэтому, когда мне говорят, что что-то получилось как вот там, я всегда этим очень горжусь, потому что для меня это означает, что не совсем всё, но хоть что-то получилось как у Спилберга. Это же здорово!
Джаник Файзиев и Егор Бероев на съемках фильма «Август Восьмого»
— 20th Century Fox, как компания, какие-то функции исполняла в процессе работы над картиной? Было ли какое-то влияние на сценарий?
— Fox — дистрибьютор. Он выполняет только функции организации, которая помогает нам расписать фильм и показать, донеся его до максимально большой группы людей. Это одна из самых крупных дистрибьюторских компаний в стране. Мы много лет сотрудничаем с Fox, так уже традиционно сложилось. В случае с «Августом», они появились уже после того, как съемки фильма были закончены. Как обычно и бывает — дистрибьютор появляется, когда появляется готовое кино. Собственно, мы закончили съемки, и потом начали переговоры с «Фоксами». Я пригласил главу компании к себе в офис, показал кусочки монтажа, показал кусочки компьютерной графики, которая к тому времени уже оформилась, и уже стало понятно, что совсем мордой в асфальт мы не влетим. В «Фоксе» работают очень кинематографичные ребята, которые всё очень хорошо понимают, и они были очень воодушевлены, сказали: «Ой-ой-ой, здорово, это все очень необычно, очень не похоже на то, что есть, поэтому мы с вами». И вот мы с ними сотрудничаем — они нам по-настоящему помогают с прокатом картины.
— Ну и заключительный вопрос: что с проектом «Арена»?
— Проект «Арена» — моя гордость. Я не знаю, знаешь ты об этом или нет, но когда он утек в интернет, у него было два с лишним миллиона кликов за два дня. Это, я считаю, для маленького файла, который улетел в интернет, более чем гигантский результат. Конечно, я сначала подумал: ну зачем теперь делать кино, уже два миллиона человек знают, о чем оно будет… А потом я понял, что, возможно, всё как раз наоборот: если есть такой интерес к неготовому фильму, то это ведь гарантированные два миллиона потенциальных зрителей, которые уже интересуются этим фильмом. Мы купили права у Фредерика Брауна, и сейчас тихонечко начинаем заниматься развитием этого проекта. Из-за «Августа» я, разумеется, остановил все работы над другими картинами, потому что «Август» — гигантский проект, который потребовал всего моего времени на протяжении двух лет, и сложно было заниматься параллельно чем-то еще. Так что, как только мозги освободятся, мы тут же начнем заниматься проектом «Арена». — Там есть какие-то еще концепты, кроме того, что уже тогда промелькнуло в ролике?
— Я не помню, были ли в ролике все концепты... Но это был такой муд-борд, который давал, скорее, ощущение настроения, нежели серьезной работы, поскольку мы пытались найти некие реперные точки, на которые потом могли бы опираться. Но недавно мне прислали ссылку на какого-то чувака, который, сидя в Америке, не зная русского языка, пытался перевести при помощи гугла всё то, что было изложено в ролике! И вот он после каждой строчки пишет: «Wow! It's cool! Amazing!» Мне было очень смешно, даже хотелось написать ему, типа, не волнуйся, мы даже учтем то, что ты понапридумывал, пока переводил нашу историю на английский. А «Арена» — это очень сложная космо-философская история. Работа над ней будет долгой, непростой и кропотливой.
