На проходившем в сентябре нынешнего года фестивале «Евразия» в Алма-Ате нам удалось встретиться с актером и режиссером Венсаном Пересом. Мы не смогли упустить возможности поговорить о его отношении к русскому кино (он снимался и у Павла Лунгина, и у Вадима Шмелева), об особенностях сенегальского юмора, дружбе и особых отношениях с Жераром Депардье и том, какое это находит воплощение в кино.
— Во время пресс-конференции вы продемонстрировали, что хорошо знакомы с российским кино, в частности, с картинами Кончаловского и Михалкова. Чем вас привлекает российское кино?
— Это часть великого кино, это история великого кино, начиная с «Броненосца «Потемкина» и продолжая картинами Тарковского… Его фильмы великолепны, они являются очень важной частью кино. Посмотрев один, ты сразу хочешь посмотреть и другой. Именно так я для себя и открыл русское кино. И потом, мне нравится русская культура, нравится русская литература, а еще Чехов был моей первой любовью как драматург. В школе я очень много читал Чехова, играл немало ролей в школьных постановках... Плюс к этому Станиславский стал для меня поворотной точкой в жизни. Поэтому я был очень рад, когда представилась возможность поработать в России. — Вы принимали участие в двух российских проектах — у Павла Лунгина и Вадима Шмелева. Как случилось, что вас пригласили?
— Я состою в дружеских отношениях с продюсером, который дружил с Павлом Лунгиным, поэтому тут всё было просто. Во втором случае Вадим был в Париже и захотел со мной встретиться, потому что знал кого-то, кто был знаком со мной. Мне сказали: Венсан, есть один русский режиссер, мы устроили с ним встречу... Я сказал, что приду, тем более что был как раз неподалеку. Познакомился с Вадимом. Он был такой, знаете, очень серьезный. А вообще он прекрасный человек, очень чуткий, мне он очень понравился. И все вот так, одним щелчком, всё и завертелось. — И что вам более всего запомнилось во время съемок в России?
— Я думаю, что для нас, что бы мы ни делали в России, это всегда нечто особенное. Думаю, дело в экстриме. В России всё очень экстремально, здесь нет ничего привычного нам, и поэтому здесь переживаешь совершенно невероятный опыт.
— В вашей фильмографии много международных проектов. Что вам как актеру дает эта возможность сниматься в разных странах мира?
— Думаю, я и актером-то стал для того, чтобы ездить по всему миру, а я как раз этим и занимаюсь, так что мне просто нравится узнавать новые культуры, я хочу увидеть, каков он, этот мир. Французы в большинстве своем предпочитают оставаться во Франции, а если и путешествуют, то берут с собой кучу друзей или родственников. Я не таков, я люблю ездить, люблю погружаться в новую культуру. Проблема в том, что, вернувшись домой, практически невозможно рассказать о своем опыте, поделиться важными вещами. Может, когда-нибудь я напишу книгу, например, но пока... Это новый опыт, это новые впечатления, новые люди. Именно это мне и нравится.
Жерар Депардье и Венсан Перес в картине «Сирано де Бержерак» (1990 год)
— Я знаю, что вы как режиссер снимаете свой третий фильм. Может быть, расскажете немного об этом проекте? Это ведь будет уже вторая ваша совместная работа с Жераром Депардье?
— Можно сказать, что вторая. До этого мы снимались в одном фильме, но у нас не было совместных сцен. — Расскажите поподробнее, это ведь очень интересный материал про африканцев...
— «Дед Мороз — африканец*», так называется это кино. В нем рассказывается про бывших супругов, которые всё время ссорятся, конфликтуют, и тут вдруг им приходится действовать сообща, чтобы вернуть свою двадцатилетнюю дочку, исчезнувшую в Сенегале. Они решают отправиться туда вместе и вместе же начать ее поиски. На самом деле это комедия, поскольку по пути туда они постоянно выясняют отношения и копаются в своем «грязном белье». Мы с Жераром играем противоположных героев, которые все время критикуют один другого, завидуют друг другу. В фильме я вырастил его дочку, ее родила от него моя жена. А экранная жена Жерара завидует, потому что сама детей иметь не может, и в итоге все это вылезает наружу. Тема очень современная, потому что распавшиеся семьи встречаются сплошь и рядом, а действие разворачивается в стране, где понятие семьи еще очень сильно. И потом, сенегальцы очень веселый народ, у них чудесное чувство юмора — в фильме будет над чем посмеяться, я надеюсь, он многим понравится. Моя настоящая жена наполовину сенегалка, и она очень хорошо в этом разбирается. Мы очень много в этом фильме рассказываем о себе самих. Так и было задумано. Когда ты что-то создаешь, пишешь или изобретаешь, это не со стороны ведь должно прийти, а из тебя самого, изнутри. Например, мой следующий режиссерский проект, немецкий фильм, родился из истории моей же семьи, рассказывает о моей маме, о немецкой стороне меня самого. Всегда надо искать глубинную причину, чтобы рассказать историю. Если глубинной причины нет, то в фильме будет чего-то не хватать. Так мне кажется. — Вы не могли бы рассказать о своем новом режиссерском проекте поподробнее?
— Это фильм о движении сопротивления в Германии во время Второй мировой войны. О людях, которые совсем не годятся в борцы, потому что им всем по шестьдесят лет, но они решают противостоять нацистам, хотя это все равно, что муха, противостоящая слону. Именно об этих людях я и расскажу.
— Несколько лет назад, когда вы снимались в фильме «Фанфан Тюльпан», были ли у вас сложности с тем, чтобы играть восемнадцатилетнего персонажа, в то время, как вам на тот момент, если не ошибаюсь, было тридцать семь лет?
— Да я и сейчас, тринадцать лет спустя, чувствую себя молодым. Но тогда я себя чувствовал ну совсем уж молодым. И Жерар тоже, кажется, примерно одного со мной возраста… Тоже, в общем-то, уже не мальчик. Юность, ощущение молодости — это всё в голове. С возрастом вообще надо быть осторожнее. Некоторые уже в сорок выглядят так, словно им семьдесят пять, а те, кому семьдесят пять, выглядят куда моложе. Это всё в голове.
— И последний вопрос: как вы считаете, что такое «настоящее кино»?
— Настоящее кино — это то, что появляется на свет, потому что не может не появиться, когда мы не может не сделать чего-то, не можем молчать. Я снял два фильма. В монтажной всегда нужно находить некую ступень, ведь кино — это все равно, что лестница, ступенька за ступенькой. Снимая кино, я как бы поднимаюсь по лестнице и выясняю вдруг, что какой-то одной ступеньки не хватает. Как раз вот этой глубокой необходимости рассказать историю и не хватало. Зачем я рассказываю эту историю? Почему это так важно? Мне много времени потребовалось, чтобы найти эту ступеньку, и я ее нашел. Мой следующий фильм будет все равно что первый, потому что я буду его снимать как режиссер, понимающий эту необходимость. Вот такое я бы дал определение настоящему кино.
