На рубеже XVIII-XIX веков Испания переживает ряд тяжелых катаклизмов. Свидетелем и невольным участником трагических событий этого времени становится художник Франсиско Гойя (Стеллан Скарсгард). Его модель, девушку по имени Инесс (Натали Портман), по обвинению в ереси хватает инквизиция. Попытки художника, с помощью своего влиятельного друга, брата Лоренцо (Хавьер Бардем), вызволить Инесс из темницы оканчиваются неудачей. Проходят годы, в Испанию вторгается армия Наполеона, а Гойя в результате болезни теряет слух. Теперь судьба готовит художнику встречу с призраками прошлого.«Портрет эпохи»
Вопреки названию, в новом фильме Формана мало призрачного. Яркие краски, монументальные декорации и тяжеловесная прямота авторской идеи – все это лишает «Призраков» какой бы то ни было связи с потусторонним миром. Картины Гойи фигурируют здесь в качестве факультативного художественного средства и служат цели придать большую объемность смутной эпохе. Пространство творческих фантазий художника, его почти мистических откровений, остается не освоенным ни на пядь. Гойя в фильме – удобный персонаж для выражения позиции режиссера: позиции скорбящего наблюдателя. Время идет, меняются властители, эпохи, идеологии. Течение истории выбирает новое русло, не заботясь о судьбах отдельных людей, которых уносит потоком и погребает на дне. Что может художник? Лишь наблюдать, горестно качая головой, и фиксировать с максимальной точностью все происходящее. Как если бы он был лишь историком, отказавшимся от объективности.
Что касается режиссера, то он от объективности не отказывается, а напротив, плавно к ней приходит. В «Призраках Гойи» мы можем наблюдать странный синтез между отголосками нонконформизма прежнего Формана и исторической беспристрастностью Формана нового, который снимает свой фильм после семилетнего перерыва. С одной стороны, режиссер остается верен себе. Достаточно одного взгляда на его инквизиторов, и с их демонически-мрачными физиономиями и нелепыми обвинениями, чтобы понять, как Форман ненавидит безмозглую систему, ломающую жизни людей. Не меньше, чем 30 лет назад, когда в его фильме МакМерфи остервенело душил медицинскую сестру. Но чем больше проходит экранного времени «Призраков», тем тише звучит голос обвинителя. Система рушится под натиском другой системы, мир по-прежнему полон лжи и насилия, и потерянного не вернуть: полубезумная старуха Инесс уже никогда не станет прежней красавицей. С этим остается только смириться. Что же остается в сухом остатке? Скучный вывод о том, что история – явление сложное: есть в ней место жестокости, есть место и справедливости, и все идет своим чередом. Едва ли это станет самым неожиданным открытием в жизни любого зрителя.
«Призраки Гойи» предстают картиной масштабной, визуально богатой, стройно выстроенной, но при этом – довольно бедной в эмоциональном плане. Виной тому – отсутствие протагониста. Ведущие персонажи фильма – Гойя, Инесс, Лоренцо – то выходят на первый план, то, в прямом смысле, уходят в тень: исчезают из страны или теряются в подземелье. Их можно назвать главными героями, но в то же время их роли ни на минуту не перестают быть эпизодическими. Такой уж ракурс выбрал режиссер: история, показанная в фильме – всего лишь мимолетный эпизод Истории. Может быть, из-за этого менее эффектной выглядит актерская игра, хотя и Портман, и особенно Бардем работают на высоком уровне.
Режиссер мастерски разрабатывает в своей картине проблему личности и истории, сплетая судьбы своих героев с судьбой Испании рубежа XVIII-XIX веков. Здесь Форман по-прежнему далек от тривиальности: вопрос не сводит к влиянию исторических перемен на конкретного человека. Люди рассмотрены в фильме как молекулы истории, как ее составные части, движущая сила и одновременно зеркало. Гойя запечатлевает своих современников на картинах. Время меняется, картины остаются. А их персонажи становятся призраками, печальными видениями перед глазами оглохшего художника. Трагическая связь между тенями, которые когда-то были людьми, и фигурой Гойи отчетливее всего чувствуется в последнем эпизоде фильма. Маленькая похоронная процессия, состоящая из повозки с телом казненного и пляшущих вокруг детей, идет по пустой средневековой улочке. Завершает шествие одинокая фигура художника. Все это, совершенно неожиданно, больше напоминает финал бергмановской «Седьмой печати», чем сцену похорон из «Амадея» самого Формана.
// Настоящее кино