Главная претензия к «Онегину» внезапно выросла на расистской почве: почему это не истинно русским кинематографистам дали разрешение снимать святая святых, солнце русской поэзии? Ответ здесь может быть только один: а кто ещё? Сарик Андреасян давно зарекомендовал себя как режиссёр, который не боится снимать фильмы на острые («Жизнь по вызову», «Сама виновата?») и неоднозначные темы («Непрощённый»), построенные на основе реальных событий («Чикатило», «На солнце вдоль рядов кукурузы»). Он всегда готов бросить вызов критикам: «Вы думали, что мне слабо? А вот нате!» — за что немедленно получит (вместе с братом Гевондом, являющимся неизменным продюсером фильмов Сарика) изрядную позу люлей от критиков и денег от зрителей. Первые, как правило, ругают, даже не глядя. Последние неизменно плюются и стараются как можно дальше дистанцироваться от творчества Кинокомпании братьев Андреасян (КБА), но ходят (вероятно, по ночам или днёмполлзком, как партизаны) и приносят фильмам Сарика колоссальные прибыли.
Так что трудно обижаться на братьев Андреасян, особенно в контексте того, что Пушкина в классическом понимании его произведений российский кинопрокат не видел давно, не считая иностранных постановок (в том числе английской 1998 года от Марты Файнс с её братом Райфом в главной роли). Последним же русским фильмом по главному русскому роману в стихах была картина 1958 года — но это была экранизация оперы Чайковского.
Поэтому тут надо бы сказать Сарику спасибо за то, что он взялся за роман, о котором страшно было бы подумать даже самым патриотично настроенным кинематографистам. Но нет, давайте кидаться в КБА всем, что заметно и не очень, поэтому стоит рассмотреть особо часто повторяющиеся претензии.
Первая и главная претензия — возраст героев. Онегину по Пушкину в конце романа 26-27 лет, а (простите за спойлер!) застреленному им Ленскому на момент смерти — и вовсе восемнадцать. Исполнителю главной роли Владимиру Добронравову в время съёмок было под сорок, а чтобы придать ему лоск ещё более умудрённого человека Сарик даже слегка припудрил ему виски сединой. Как говорит режиссёр, ему неинтересно было бы снимать фильм про подростков. Мы же скажем так: во времена Пушкина 30-тилетний мужчина считался уже довольно взрослым человеком (как у самого юного автора, «в комнату вошёл старик лет тридцати»), так что выбор актёров совершенно понятен и оправдан. И это касается не только Добронравова, но и Дениса Прыткова (Ленский почти в два раза моложе артиста, но в данном случае это не важно), и немножко Лизы Моряк (выбор жены на главный женский образ романа — дело вкуса и меры режиссёра), но особенной удачей можно считать Татьяну Сабинову в роли Ольги. Трудно вспомнить более органичную Ларину-младшую за всю историю экранизаций пушкинской классики, чем это получилось у Сабиновой: её Ольга по-деревенски мила, скромна и очаровательна, в отличие от остальных жителей российской глуши (насколько помнится, 7-10 дней езды на лошадях от Москвы).
В этой глуши Андреасян показывает свой фирменный вкус: здесь даже на завтрак одеваются, как на бал, а сам деревенский особняк дяди Онегина — дворец Штиглица, который специально отреставрировали для фильма. Впрочем, как не раз указывали некоторые эксперты, Андреасян смотрит слишком правильные фильмы, то есть голливудскую и европейскую классику, поэтому «деревня, где скучал Евгений» больше напоминает Атланту из «Унесённых ветром» с величественными дубами и уютными аллеями, но это даже хорошо (не Даунтон же). Школьники, которых будут толпами гонять в кино, не уснут от подобного благолепия, а учителя будут только рады такой красавице-России.
Однако перейдём к следующим нападкам на фильм братьев Андреасян, а именно к переводу пушкинской строфы на прозу. Не стоит заламывать руки и причитать: мол, что они сделали с Александром Сергеевичем милым! Постойте вы всерьёз хотите, чтобы и без того длинный (почти 2,5 часа) фильм вмещал в себя весь текст «Евгения Онегина»? Сценарист Алексей Гравицкий весьма деликатно подошёл к этому вопросу. Убрал некинематографичные описания московских гуляний, русской природы, чаепитий, и нравов начала XIX века, в общем, всю «энциклопедию русской жизни», для которой потребовался бы сериал на несколько сезонов, и оставил только самое необходимое. Стихи тоже читают. Для этого есть «рассказчик» в исполнении Владимира Вдовиченкова, время от времени появляющийся на экране, а также письма Татьяны к Онегину, Ленского к Татьяне, Онегина к Татьяне (не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь, они тоже сокращены, слово «кончаю» в письме Лариной тоже убрано, чтобы никто ничего не подумал). Но справедливости ради надо отметить и некоторые вольности. Вот Онегин стонет в театре: «Всю жизнь за этим наблюдаю. Поверьте, ничего нового тут нет. Всё надо менять!» Хочется радостно воскликнуть: “Ах, боже мой! Он карбонари!” — но здесь нет ничего революционного, имеется в виду то, что Евгения одолела русская хандра. Впрочем, зачем ругать Гравицкого за перенос материала в прозаический мир и сокращения, когда после переписывания «Мастера и Маргариты» Локшиным-Кантором, кажется, теперь уже можно всё.
Есть фразы, требующие перевода. Зарецкий (Алексей Гришин) произносит: «Чем меньше любишь женщину, тем скорее ей нравишься» (перевод: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»). Маменька (Алёна Хмельницкая) поучает Татьяну: «привычка — великий дар, заменяет счастье» (перевод: «Привычка свыше нам дана: замена счастию она»). Но «уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало» осталось, вероятно, для уже упомянутой школоты, чтобы взбодрились. И, несомненно, «но я другому отдана и буду век ему верна» никто не стал трогать, чтобы не навлечь гнев.
А ещё «Онегин» — довольно забавное кино в хорошем смысле. Не комедия, конечно, но проблески юмористического прошлого Сарика Андреасяна имеются. Вот сатира на великосветские деревенские беседы: о псарнях, о посевах, о турнепсе, (вот уж, действительно, «он застрелиться, слава богу, попробовать не захотел»). Вот сценка с бегством Онегина от мадам Скотитниной (Ольга Тумайкина). Вот комический этюд со стрельбой в доме Онегина, где Евгению всякий раз кто-то что-то говорит под руку.
Однако серьёза со сложной интонацией больше. И чем он монументальнее, тем неудобнее становится. В сон Татьяны вместо медведей и прочих тварей лесных зачем-то вставили назгулов и дементоров (интересно, что она наутро искала в соннике?). Все письма сопровождает такой грозный и величественный саундтрек, будто речь идёт о судьбах мира, а не о любовных посланиях. Мы понимаем, что в контексте мировой гуманистической литературы слеза ребёнка равна падению вселенных, но брать в качестве референса музыку из «Интерстеллара» — это уже заоблачно во всех отношениях.
Со всеми придирками со стороны, без которых ни одно кино Сарика не обходится, главный терапевтический эффект романа Пушкина в фильме Андреасяна сохраняется. Пусть он проговаривается вслух рассказчиком, чтобы всем в зале стало понятно: «Уж не пародия ли он?» — этот вывод можно было бы сделать и элегантнее, но мораль осталась. Так что не надо ругать братьев Андреасян, вложивших, по их словам, в производство личные 500 млн рублей, и эти затраты видны на экране, что немаловажно (и, судя по тому, что фильм вторую неделю возглавляет российский бокс-офис, вложения отобьются). Другие бы так не смогли, побоялись бы если не провала, так соприкосновения с великим. Эти — нет, они — стойкие ребята, привычные ко всему, кроме похвалы, которой, наконец-то, их можно наградить, если не зубоскалить и не придираться.
// Настоящее кино
