Режиссёр фокусируется на одном дне — промежутке между утром и роковой дуэлью у подножия Машука. Осенние пейзажи Кавказа, вопреки историческому июлю (в действительности трагедия случилась летом), создают особую атмосферу увядания. Оператор Павел Фоминцев мастерски передаёт контраст между величием природы и хрупкостью человеческой судьбы, помещая героя в необъятное пространство на фоне кавказских гор. Этот подход создаёт эффект медленного погружения в сознание человека, который уже смирился со своей судьбой, но продолжает существовать в промежуточном состоянии между жизнью и смертью.
Бакурадзе показывает не идеализированный образ классика, а живого человека со всеми его противоречиями и изъянами. Его Лермонтов — остроумный, но колючий человек с неприятным голосом и сложным характером. За маской циника скрывается глубоко несчастный человек, уставший от жизни и разочарованный в людях, а редкие моменты нежности с животными и кузиной Катенькой раскрывают его ранимую душу.
Выбор стендап-комика Ильи Озолина на роль великого поэта кажется провокационным, но оказывается главной удачей фильма. Актёр создаёт многогранный образ, передавая как знаменитую язвительность поэта, так и его внутреннюю боль, хоть и скрытую за личиной равнодушия. Евгений Романцов в роли Мартынова создаёт интересный контраст — похожий по характеру, но лишенный творческого дара. Их конфликт выглядит не как романтическая дуэль, а как трагическая развязка мелких амбиций.
«Лермонтову» Бакурадзе удается главное — создать эффект присутствия, позволив зрителю стать невидимым свидетелем последних часов поэта — эдакий иммерсивный театр для «соглятатого». Картина построена как медитативное наблюдение, напоминающее работы Гаса Ван Сента. Минималистичный саундтрек и величественные пейзажи усиливают атмосферу ожидания. Однако такой подход может стать и главным минусом для части аудитории — неспешное повествование и отсутствие чёткого сюжета требуют от зрителя, ожидающего динамичности байопика, особого настроя и готовности к созерцанию, а не развлечению.
В итоге картину можно смело назвать авторским высказыванием, возможно, не разрушающим, но расширяющим каноны жанра исторического фильма. Это кино не о фактах биографии, а о состоянии души на пороге небытия, о болезненной гениальности и экзистенциальном одиночестве. Картина оставляет не восхищение, а, скорее, светлую грусть о напрасно утраченном таланте, заставляя сопереживать трагической судьбе великого поэта. Судьбе, которую можно было предотвратить, но которая стал неизбежным финалом внутренней драмы.
// Настоящее кино
